|
ЧУДЕСА
Как только
войдёшь к Штальбаумам в гостиную, тут, сейчас же у двери налево, у широкой
стены, стоит высокий стеклянный шкаф, куда дети убирают прекрасные подарки,
которые получают каждый год. Луиза была ещё совсем маленькой, когда отец
заказал шкаф очень умелому столяру, а тот вставил в него такие прозрачные
стёкла и вообще сделал всё с таким умением, что в шкафу игрушки выглядели,
пожалуй, даже ещё ярче и красивей, чем когда их брали в руки. На верхней полке,
до которой Мари с Фрицем было не добраться, стояли замысловатые изделия
господина Дроссельмейера; следующая была отведена под книжки с картинками; две
нижние полки Мари и Фриц могли занимать, чем им угодно. И всегда выходило так,
что Мари устраивала на нижней полке кукольную комнату, а Фриц над ней
расквартировывал свои войска. Так случилось и сегодня. Пока Фриц расставлял
наверху гусар, Мари отложила внизу к сторонке мамзель Трудхен, посадила новую
нарядную куклу в отлично обставленную комнату и напросилась к ней на угощение.
Я сказал, что комната была отлично обставлена, и это правда; не знаю, есть ли у
тебя, моя внимательная слушательница Мари, так же как у маленькой Штальбаум —
ты уже знаешь, что её тоже зовут Мари, — так вот я говорю, что не знаю, есть ли
у тебя, так же как у неё, пёстрый диванчик, несколько прехорошеньких
стульчиков, очаровательный столик, а главное, нарядная, блестящая кроватка, на
которой спят самые красивые на свете куклы, — все это стояло в уголке в шкафу,
стенки которого в этом месте были даже оклеены цветными картинками, и ты легко
поймёшь, что новая кукла, которую, как в этот вечер узнала Мари, звали Клерхен,
чувствовала себя здесь прекрасно.
Был уже
поздний вечер, приближалась полночь, и крёстный Дроссельмейер давно ушёл, а
дети всё ещё не могли оторваться от стеклянного шкафа, как мама ни уговаривала
их идти спать.
— Правда, —
воскликнул наконец Фриц, — беднягам (он имел в виду своих гусар) тоже пора на
покои, а в моём присутствии никто из них не посмеет клевать носом, в этом уж я
уверен!
И с этими
словами он ушёл. Но Мари умильно просила:
— Милая
мамочка, позволь мне побыть здесь ещё минуточку, одну только минуточку! У меня
так много дел, вот управлюсь и сейчас же лягу спать...
Мари была
очень послушной, разумной девочкой, и потому мама могла спокойно оставить со
ещё на полчасика одну с игрушками. Но чтобы Мари, заигравшись новой куклой и
другими занимательными игрушками, не позабыла погасить свечи, горевшие вокруг
шкафа, мама все их задула, так что в комнате осталась только лампа, висевшая
посреди потолка и распространявшая мягкий, уютный свет.
— Не
засиживайся долго, милая Мари. А то тебя завтра не добудишься, — сказала мама,
уходя в спальню.
Как только
Мари осталась одна, она сейчас же приступила к тому, что уже давно лежало у неё
на сердце, хотя она, сама не зная почему, не решилась признаться в задуманном
даже матери. Она всё ещё баюкала укутанного в носовой платок Щелкунчика. Теперь
она бережно положила его на стол, тихонько развернула платок и осмотрела раны.
Щелкунчик был очень бледен, но улыбался так жалостно и ласково, что тронул Мари
до глубины души.
— Ах,
Щелкунчик, миленький, — зашептала она, — пожалуйста, не сердись, что Фриц
сделал тебе больно: он ведь не нарочно. Просто он огрубел от суровой солдатской
жизни, а так он очень хороший мальчик, уж поверь мне! А я буду беречь тебя и
заботливо выхаживать, пока ты совсем не поправишься и не повеселеешь. Вставить
же тебе крепкие зубки, вправить плечи — это уж дело крёстного Дроссельмейера:
он на такие штуки мастер...
Однако Мари
не успела договорить. Когда она упомянула имя Дроссельмейера, Щелкунчик вдруг
скорчил злую мину, и в глазах у него сверкнули колючие зелёные огоньки. Но в ту
минуту, когда Мари собралась уже по-настоящему испугаться, на неё опять глянуло
жалобно улыбающееся лицо доброго Щелкунчика, и теперь она поняла, что черты его
исказил свет мигнувшей от сквозняка лампы.
— Ах, какая
я глупая девочка, ну чего я напугалась и даже подумала, будто деревянная
куколка может корчить гримасы! А всё-таки я очень люблю Щелкунчика: ведь он
такой потешный и такой добренький... Вот и надо за ним ухаживать как следует.
С этими
словами Мари взяла своего Щелкунчика на руки, подошла к стеклянному шкафу,
присела на корточки и сказала новой кукле:
— Очень
прошу тебя, мамзель Клерхен, уступи свою постельку бедному больному Щелкунчику,
а сама переночуй как-нибудь на диване. Подумай, ты ведь такая крепкая, и потом,
ты совсем здорова — ишь какая ты круглолицая и румяная. Да и не у всякой, даже
очень красивой куклы есть такой мягкий диван!
Мамзель
Клерхен, разряженная по-праздничному и важная, надулась, не проронив ни слова.
— И чего я
церемонюсь! — сказала Мари, сняла с полки кровать, бережно и заботливо уложила
туда Щелкунчика, обвязала ему пострадавшие плечики очень красивой ленточкой,
которую носила вместо кушака, и накрыла его одеялом по самый нос.
«Только
незачем ему здесь оставаться у невоспитанной Клары», — подумала она и
переставила кроватку вместе с Щелкунчиком на верхнюю полку, где он очутился
около красивой деревни, в которой были расквартированы гусары Фрица. Она
заперла шкаф и собралась уже уйти в спальню, как вдруг... слушайте внимательно,
дети!.. как вдруг во всех углах — за печью, за стульями, за шкафами — началось
тихое-тихое шушуканье, перешептыванье и шуршанье. А часы на стене зашипели,
захрипели все громче и громче, но никак не могли пробить двенадцать. Мари
глянула туда: большая золочёная сова, сидевшая на часах, свесила крылья, совсем
заслонила ими часы и вытянула вперёд противную кошачью голову с кривым клювом.
А часы хрипели громче и громче, и Мари явственно расслышала:
—
Тик-и-так, тик-и-так! Не хрипите громко так! Слышит всё король мышиный.
Трик-и-трак, бум-бум! Ну, часы, напев старинный! Трик-и-трак, бум-бум! Ну,
пробей, пробей, звонок: королю подходит срок!
И...
«бим-бом, бим-бом!» — часы глухо и хрипло пробили двенадцать ударов. Мари очень
струсила и чуть не убежала со страху, но тут она увидела, что на часах вместо
совы сидит крёстный Дроссельмейер, свесив полы своего жёлтого сюртука по обеим
сторонам, словно крылья. Она собралась с духом и громко крикнула плаксивым
голосом:
— Крёстный,
послушай, крёстный, зачем ты туда забрался? Слезай вниз и не пугай меня, гадкий
крёстный!
Но тут
отовсюду послышалось странное хихиканье и писк, и за стеной пошли беготня и
топот, будто от тысячи крошечных лапок, и тысячи крошечных огонёчков глянули
сквозь щели в полу. Но это были не огоньки — нет, а маленькие блестящие глазки,
и Мари увидела, что отовсюду выглядывают и выбираются из-под пола мыши. Вскоре
по всей комнате пошло: топ-топ, хоп-хоп! Всё ярче светились глаза мышей, всё
несметнее становились их полчища; наконец они выстроились в том же порядке, в
каком Фриц обычно выстраивал своих солдатиков перед боем. Мари это очень
насмешило; у неё не было врождённого отвращения к мышам, как у иных детей, и
страх её совсем было улёгся, но вдруг послышался такой ужасный и пронзительный
писк, что у неё по спине забегали мурашки. Ах, что она увидела! Нет, право же,
уважаемый читатель Фриц, я отлично знаю, что у тебя, как и у мудрого, отважного
полководца Фрица Штальбаума, бесстрашное сердце, но если бы ты увидел то, что
предстало взорам Мари, право, ты бы удрал. Я даже думаю, ты бы шмыгнул в
постель и без особой надобности натянул одеяло по самые уши. Ах, бедная Мари не
могла этого сделать, потому что — вы только послушайте, дети! — к самым ногам
её, словно от подземного толчка, дождём посыпались песок, извёстка и осколки
кирпича, и из-под пола с противным шипеньем и писком вылезли семь мышиных голов
в семи ярко сверкающих коронах. Вскоре выбралось целиком и всё туловище, на
котором сидели семь голов, и все войско хором трижды приветствовало громким
писком огромную, увенчанную семью диадемами мышь. Теперь войско сразу пришло в
движение и — хоп-хоп, топ-топ! — направилось прямо к шкафу, прямо на Мари,
которая всё ещё стояла, прижавшись к стеклянной дверце.
От ужаса у
Мари уже и раньше так колотилось сердце, что она боялась, как бы оно тут же не
выпрыгнуло из груди, — ведь тогда бы она умерла. Теперь же ей показалось, будто
кровь застыла у неё в жилах. Она зашаталась, теряя сознание, но тут вдруг
раздалось: клик-клак-хрр!.. — и посыпались осколки стекла, которое Мари разбила
локтем. В ту же минуту она почувствовала жгучую боль в левой руке, но у неё
сразу отлегло от сердца: она не слышала больше визга и писка. Всё мигом стихло.
И хотя она не смела открыть глаза, всё же ей подумалось, что звон стекла
испугал мышей и они попрятались по норам.
Но что же
это опять такое? У Мари за спиной, в шкафу, поднялся странный шум и зазвенели
тоненькие голосочки:
— Стройся,
взвод! Стройся, взвод! В бой вперёд! Полночь бьёт! Стройся, взвод! В бой
вперёд!
И начался
стройный и приятный перезвон мелодичных колокольчиков.
— Ах, да
ведь это же мой музыкальный ящик! — обрадовалась Мари и быстро отскочила от
шкафа.
Тут она
увидела, что шкаф странно светится и в нём идёт какая-то возня и суетня.
Куклы
беспорядочно бегали взад и вперёд и размахивали ручками. Вдруг поднялся
Щелкунчик, сбросил одеяло и, одним прыжком соскочив с кровати, громко крикнул:
—
Щёлк-щёлк-щёлк, глупый мыший полк! То-то будет толк, мыший полк! Щёлк-щёлк,
мыший полк — прёт из щёлок — выйдет толк!
И при этом
он выхватил свою крохотную сабельку, замахал ею в воздухе и закричал:
— Эй вы,
мои верные вассалы, други и братья! Постоите ли вы за меня в тяжком бою?
И сейчас же
отозвались три скарамуша, Панталоне, четыре трубочиста, два бродячих музыканта
и барабанщик:
— Да, наш
государь, мы верны вам до гроба! Ведите нас в бой — на смерть или на победу!
И они
ринулись вслед за Щелкунчиком, который, горя воодушевлением, отважился на
отчаянный прыжок с верхней полки. Им-то было хорошо прыгать: они не только были
разряжены в шёлк и бархат, но и туловище у них было набито ватой и опилками;
вот они и шлёпались вниз, будто кулёчки с шерстью. Но бедный Щелкунчик уж
наверное переломал бы себе руки и ноги; подумайте только — от полки, где он
стоял, до нижней было почти два фута, а сам он был хрупкий, словно выточенный
из липы. Да, Щелкунчик уж наверное переломал бы себе руки и ноги, если бы в тот
самый миг, как он прыгнул, мамзель Клерхен не соскочила с дивана и не приняла в
свои нежные объятия потрясающего мечом героя.
— О милая,
добрая Клерхен! — в слезах воскликнула Мари, — как я ошиблась в тебе! Уж,
конечно, ты от всего сердца уступила кроватку дружку Щелкунчику.
И вот
мамзель Клерхен заговорила, нежно прижимая юного героя к своей шёлковой груди:
— Разве можно
вам, государь, идти в бой, навстречу опасности, больным и с не зажившими ещё
ранами! Взгляните, вот собираются ваши храбрые вассалы, они рвутся в бой и
уверены в победе. Скарамуш, Панталоне, трубочисты, музыканты и барабанщик уже
внизу, а среди куколок с сюрпризами у меня на полке заметно сильное оживление и
движение. Соблаговолите, о государь, отдохнуть у меня на груди или же
согласитесь созерцать вашу победу с высоты моей шляпы, украшенной перьями. —
Так говорила Клерхен; но Щелкунчик вёл себя совсем неподобающим образом и так
брыкался, что Клерхен пришлось поскорее поставить его на полку. В то же
мгновение он весьма учтиво опустился на одно колено и пролепетал:
— О
прекрасная дама, и на поле брани не позабуду я оказанные мне вами милость и
благоволение!
Тогда
Клерхен нагнулась так низко, что схватила его за ручку, осторожно приподняла,
быстро развязала на себе расшитый блёстками кушак и собиралась нацепить его на
человечка, но он отступил на два шага, прижал руку к сердцу и произнёс весьма
торжественно:
— О
прекрасная дама, не извольте расточать на меня ваши милости, ибо... — он
запнулся, глубоко вздохнул, быстро сорвал с плеча ленточку, которую повязала
ему Мари, прижал её к губам, повязал на руку в виде шарфа и, с воодушевлением
размахивая сверкающим обнажённым мечом, спрыгнул быстро и ловко, словно птичка,
с края полки на пол.
Вы,
разумеется, сразу поняли, мои благосклонные и весьма внимательные слушатели,
что Щелкунчик ещё до того, как по-настоящему ожил, уже отлично чувствовал
любовь и заботы, которыми окружила его Мари, и что только из симпатии к ней он
не хотел принять от мамзель Клерхен её пояс, несмотря на то что тот был очень
красив и весь сверкал. Верный, благородный Щелкунчик предпочитал украсить себя
скромной ленточкой Мари. Но что-то будет дальше?
Едва
Щелкунчик прыгнул на пел, как вновь поднялся визг и писк. Ах, ведь под большим
столом собрались несметные полчища злых мышей, и впереди всех выступает
отвратительная мышь о семи головах!
Что-то
будет?
БИТВА
—
Барабанщик, мой верный вассал, бей общее наступление! — громко скомандовал
Щелкунчик.
И тотчас же
барабанщик начал выбивать дробь искуснейшим манером, так что стеклянные дверцы
шкафа задрожали и задребезжали. А в шкафу что-то загремело и затрещало, и Мари
увидела, как разом открылись все коробки, в которых были расквартированы войска
Фрица, и солдаты выпрыгнули из них прямо на нижнюю полку и там выстроились
блестящими рядами. Щелкунчик бегал вдоль рядов, воодушевляя войска своими
речами.
— Где эти
негодяи трубачи? Почему они не трубят? — закричал в сердцах Щелкунчик. Затем он
быстро повернулся к слегка побледневшему Панталоне, у которого сильно трясся
длинный подбородок, и торжественно произнёс: — Генерал, мне известны ваши
доблесть и опытность. Всё дело в быстрой оценке положения и использовании
момента. Вверяю вам командование всей кавалерией и артиллерией. Коня вам не
требуется -— у вас очень длинные ноги, так что вы отлично поскачете и на своих
па двоих. Исполняйте свой долг!
Панталоне
тотчас всунул в рот длинные сухие пальцы и свистнул так пронзительно, будто
звонко запели сто дудок враз. В шкафу послышалось ржанье и топот, и — гляди-ка!
— кирасиры и драгуны Фрица, а впереди всех — новые, блестящие гусары, выступили
в поход и вскоре очутились внизу, на полу. И вот полки один за другим
промаршировали перед Щелкунчиком с развевающимися знамёнами и с барабанным боем
и выстроились широкими рядами поперёк всей комнаты. Все пушки Фрица,
сопровождаемые пушкарями, с грохотом выехали вперёд и пошли бухать: бум-бум!..
И Мари увидела, как в густые полчища мышей полетело Драже, напудрив их добела
сахаром, отчего они очень сконфузились. Но больше всего вреда нанесла мышам
тяжёлая батарея, въехавшая на мамину скамеечку для ног и — бум-бум! —
непрерывно обстреливавшая неприятеля круглыми пряничками, от которых полегло
немало мышей.
Однако мыши
всё наступали и даже захватили несколько пушек; но тут поднялся шум и грохот —
трр-трр! — и из-за дыма и пыли Мари с трудом могла разобрать, что происходит.
Одно было ясно: обе армии бились с большим ожесточением, и победа переходила то
на ту, то на другую сторону. Мыши вводили в бой всё свежие и свежие силы, и
серебряные пилюльки, которые они бросали весьма искусно, долетали уже до самого
шкафа. Клерхен и Трудхен метались по полке и в отчаянии ломали ручки.
— Неужели я
умру во цвете лет, неужели умру я, такая красивая кукла! — вопила Клерхен.
— Не для
того же я так хорошо сохранилась, чтобы погибнуть здесь, в четырех стенах! —
причитала Трудхен.
Потом они
упали друг другу в объятия и так громко разревелись, что их не мог заглушить
даже бешеный грохот битвы.
Вы и
понятия не имеете, дорогие мои слушатели, что здесь творилось. Раз за разом
бухали пушки: прр-прр!.. Др-др!.. Трах-тарарах-трах-тарарах!..
Бум-бурум-бум-бурум-бум!.. И тут же пищали и визжали мышиный король и мыши, а
потом снова раздавался грозный и могучий голос Щелкунчика, командовавшего
сражением. И было видно, как сам он обходит под огнём свои батальоны.
Панталоне
провёл несколько чрезвычайно доблестных кавалерийских атак и покрыл себя славой.
Но мышиная артиллерия засыпала гусар Фрица отвратительными, зловонными ядрами,
которые оставляли на их красных мундирах ужасные пятна, почему гусары и не
рвались вперёд. Панталоне скомандовал им «палево кругом» и, воодушевившись
ролью полководца, сам повернул налево, а за ним последовали кирасиры и драгуны,
и вся кавалерия отправилась восвояси. Теперь положение батареи, занявшей
позицию на скамеечке для ног, стало угрожаемым; не пришлось долго ждать, как
нахлынули полчища противных мышей и бросились в атаку столь яростно, что
перевернули скамеечку вместе с пушками и пушкарями. Щелкунчик, по-видимому, был
очень озадачен и скомандовал отступление на правом фланге. Ты знаешь, о мой
многоопытный в ратном деле слушатель Фриц, что подобный манёвр означает чуть ли
не то же самое, что бегство с поля брани, и ты вместе со мной уже сокрушаешься
о неудаче, которая должна была постигнуть армию маленького любимца Мари —
Щелкунчика. Но отврати свой взор от этой напасти и взгляни на левый фланг
Щелкунчиковой армии, где все обстоит вполне благополучно и полководец и армия
ещё полны надежды. В пылу битвы из-под комода тихонечко выступили отряды
мышиной кавалерии и с отвратительным писком яростно набросились на левый фланг
Щелкунчиковой армии; но какое сопротивление встретили они! Медленно, насколько
позволяла неровная местность, ибо надо было перебраться через край шкафа,
выступил и построился в каре корпус куколок с сюрпризами под предводительством
двух китайских императоров. Эти бравые, очень пёстрые и нарядные великолепные
полки, составленные из садовников, тирольцев, тунгусов, парикмахеров,
арлекинов, купидонов, львов, тигров, мартышек и обезьян, сражались с
хладнокровием, отвагой и выдержкой. С мужеством, достойным спартанцев, вырвал
бы этот отборный батальон победу из рук врага, если бы некий бравый вражеский
ротмистр не прорвался с безумной отвагой к одному из китайских императоров и не
откусил ему голову, а тот при падении не задавил двух тунгусов и мартышку.
Вследствие этого образовалась брешь, куда и устремился враг; и вскоре весь
батальон был перегрызен. Но мало выгоды извлёк неприятель из этого злодеяния.
Как только кровожадный солдат мышиной кавалерии перегрызал пополам одного из
своих отважных противников, прямо в горло ему попадала печатная бумажка, от
чего он умирал на месте. Но помогло ли это Щелкунчиковой армии, которая, раз
начав отступление, отступала всё дальше и дальше и несла всё больше потерь, так
что вскоре только кучка смельчаков с злосчастным Щелкунчиком во главе ещё
держалась у самого шкафа? «Резервы, сюда! Панталоне, Скарамуш, барабанщик, где
вы?» — взывал Щелкунчик, рассчитывавший на прибытие свежих сил, которые должны
были выступить из стеклянного шкафа. Правда, оттуда прибыло несколько
коричневых человечков из Торна, с золотыми лицами и в золотых шлемах и шляпах;
но они дрались так неумело, что ни разу не попали во врага и, вероятно, сбили
бы с головы шапочку своему полководцу Щелкунчику. Неприятельские егеря вскоре
отгрызли им ноги, так что они попадали и при этом передавили многих соратников
Щелкунчика. Теперь Щелкунчик, со всех сторон теснимый врагом, находился в
большой опасности. Он хотел было перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него
были слишком коротки. Клерхен и Трудхен лежали в обмороке — помочь ему они не
могли. Гусары и драгуны резво скакали мимо него прямо в шкаф. Тогда он в
предельном отчаянии громко воскликнул:
— Коня,
коня! Полцарства за коня!
В этот миг
два вражеских стрелка вцепились в его деревянный плащ, и мышиный король
подскочил к Щелкунчику, испуская победный писк из всех своих семи глоток.
Мари больше
не владела собой.
— О мой
бедный Щелкунчик! — воскликнула она, рыдая, и, не отдавая себе отчёта в том,
что делает, сняла с левой ноги туфельку и изо всей силы швырнула ею в самую
гущу мышей, прямо в их короля.
В тот же миг все словно прахом рассыпалось, а Мари почувствовала боль в
левом локте, ещё более жгучую, чем раньше, и без чувств повалилась на пол.
Далее... | |