Мир сказок

Ох!

Давным-давно, не на нашей памяти, а пожалуй, когда ещё и отцов и дедов наших не было на свете, жил-был бедный мужик с женой, и был у них всего один сын, да и тот не такой, как надо: уродился таким лентяем, что просто беда! И за холодную воду не возмётся, всё на печи сидит да просо пересыпает. Ему уже, пожалуй, лет двадцать, а он всё, как дадут поесть, поест, а не дадут, то и так обходится.
Отец с матерью горюют:
— Что нам с тобой, сынок, делать, что ты ни к чему не годен? У других дети своим родителям помогают, а ты только хлеб даром ешь?
А ему хоть бы что: сидит да просо пересыпает... Горевали-горевали отец с матерью, а потом мать и говорит:
— Что ж ты, старик, думаешь? Вишь, какой он уже вырос, а такой дурак — ничего делать не умеет. Нанял бы ты его куда-нибудь, может, чужие люди его чему научат?
Посоветовались, и отдал отец его на портного учиться. Вот побыл он там дня три и убежал; забрался на печку — опять просо пересыпает.
Побил его отец хорошенько, отдал к сапожнику учиться. Да он и оттуда убежал. Отец опять его побил и отдал учиться кузнечному ремеслу. Но и там он долго не пробыл — убежал.
— Что же делать? Поведу,— говорит отец,— такого-сякого, в другое царство: уж куда ни отдам, а отдам — может, хоть оттуда не убежит.
Взял и повёл его. Идут, идут, долго ли, коротко ли, вошли в такой дремучий лес, что только небо да землю видать. Входят в лес, притомились немного; глядь — стоит у тропинки обгорелый пенёк, старик и говорит:
— Притомился я — сяду отдохну чуток. Вот садится он на пенёк:
— 0x! Как же я утомился!
Только сказал это, как вдруг из пенька, откуда ни возьмись, вылезает маленький дедок, сам сморщенный, а борода зелёная, до самых колен.
— Что тебе,— говорит,— человече, от меня надобно?
Удивился старик: откуда такое диво взялось? И говорит ему:
— Я разве тебя звал? Отвяжись!
— Как же не звал,— говорит дедок,— когда звал!
— Кто же ты такой? — спрашивает старик.
— Я,— говорит дедок,— лесной царь Ох. Зачем ты меня звал?
— Да чур тебя, я и не думал тебя звать! — говорит старик.
— Нет, звал: ты сказал: «Ох!»
— Да это я устал,— говорит старик,— вот и сказал.
— Куда же ты идёшь? — спрашивает Ох.
— Куда глаза глядят!—отвечает старик.— Веду своего дурачка внаймы отдавать — может, чужие люди его уму-разуму научат, ведь дома куда ни отдам, убежит.
— Так отдай его мне,— говорит Ох,— я его выучу. Только уговор: как год минет и ты придёшь за ним, то если узнаешь его — бери, а не узнаешь — ещё год у меня прослужит!
— Ладно,— говорит старик.
Ударили по рукам, и пошёл старик домой, а сынка Ох к себе повёл.
Вот как повёл его Ох, так и ведёт прямо на тот свет, под землю, и привёл к зелёной хатке, камышом утыканной. И всё в той хатке зелёное: и стены зелёные, и лавки зелёные, и жена Оха зелёная, и дети, словом — всё-всё. А работницами у Оха мавки — такие изумрудные, как рута...
— Ну, садись,— говорит Ох своему работнику,— да маленько поешь.
Подают мавки еду — и еда зелёная. Поел он.
— Ну,— говорит Ох,— пойди же, работничек, дров наруби да в хату наноси.
Пошёл работник. Уж рубил или нет, а лёг на дровах и уснул. Приходит Ох, а тот спит. Велел он дров наносить, положил связанного работника на дрова и поджёг их. Сгорел работник! Взял тогда Ох пепел, развеял по ветру, а один уголёк возьми да и выпади из пепла. Окропил его Ох живою водою — ожил снова работник, только уже проворнее стал.
Опять велел ему Ох дров нарубить, а тот опять уснул. Он поджёг дрова, сжёг работника, пепел по ветру развеял, уголёк живою водой окропил — вновь ожил работник и стал такой красивый, что лучше нету! Вот сжёг его Ох в третий раз и опять окропил уголёк живою водой — и сделался из ленивого парубка такой проворный да красивый казак, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.
Пробыл парубок у Оха год. Миновал год, идёт отец за сыном. Пришёл в лес, к тому обгорелому пеньку, сел и говорит:
— Ох!
Ох и вылез из пенька и молвит:
— Здорово, человече!
— Здорово, Ох!
— А что тебе, человече, надобно? — спрашивает Ох.
— Пришёл,— говорит,— за сыном.
— Что ж, иди: коль узнаешь — бери его с собой, а не узнаешь — ещё год прослужит.
Пошёл старик за Охом. Приходит к его хате. Ох вынес мерку проса, высыпал — сбежалось петухов видимо-невидимо.
— Ну, узнавай,— говорит Ох,— где твой сын? Смотрел-смотрел старик — все петухи одинаковые: один в один, не узнал.
— Ну,— говорит Ох,— ступай домой, раз не узнал. Твой сын ещё год у меня прослужит.
Пошёл старик домой.
Вот проходит и второй год. Опять идёт старик к Оху. Подошёл к пеньку:
— Ох! — говорит. Ох вылез к нему.
— Иди,— говорит,— узнавай!
Завёл его в овчарню, а там — бараны, и все один в одного. Смотрел-смотрел старик да так и не узнал.
— Коли так, ступай домой: твой сын ещё год у меня проживёт.
Ушёл старик, пригорюнившись.
Проходит и третий год. Идёт старик к Оху. Идёт да идёт, вдруг навстречу ему дед, весь белый, как молоко, и одежда на нём белая.
— Здорово, человече!
— Доброго здоровья, дед!
— Куда тебя доля ведёт?
— Иду,— говорит,— к Оху сына выручать.
— Как?
— Да так, мол, и так,— говорит старик. И рассказал белому деду, как отдал он Оху внаймы своего сына и с каким уговором.
— Э! — говорит дед.— Дело твоё плохо! Долго он тебя будет водить за нос.
— Да я уж,— говорит старик,— и сам вижу, что дело плохо, да не знаю, что теперь и делать. Может, вы, дедушка, знаете, как мне сына-то узнать?
— Знаю! — говорит дед.
— Так скажите мне, дедушка, миленький! Всё-таки, какой бы там сын ни был, а родной мне, своя кровинка.
— Тогда слушай,— говорит дед.— Как придёшь к Оху, он выпустит голубей, но ты ни одного не бери, а возьми только того, который будет под грушей сидеть да перышки чистить: это твой сын!
Поблагодарил старик деда и пошёл. Приходит к пеньку.
— Ох! — говорит.
Ох вылез и повёл его в своё лесное царство. Вот высыпал Ох мерку пшеницы, созвал голубей.
Слетелось их великое множество, и все — как один.
— Узнавай,— говорит Ох,— где твой сын. Узнаешь— твой, не узнаешь — мой!
Вот все голуби клюют пшеницу, а один сидит под грушей, нахохлился и перья чистит. Старик и говорит:
— Вот мой сын!
— Ну, угадал! Коли так — бери.
И превратил Ох голубя в такого красивого парубка, что лучше во всём свете не сыскать. Сильно обрадовался отец, обнимает сына, целует. Оба радуются!
— Пойдём же, сын, домой. Вот и пошли.
Идут по дороге, разговаривают. То отец расспрашивает, как у Оха жилось; сын рассказывает. То отец жалуется, как он бедствует; сын слушает. А потом отец и говорит:
— Что же нам теперь, сынок, делать? Я бедняк, и ты бедняк. Прослужил ты три года, да ничего не заработал.
— Не горюйте, тато, всё устроится. Смотрите,— говорит,— будут здесь панычи на лис охотиться, вот я и обернусь борзою и поймаю лису. Захотят панычи меня у вас купить, так вы меня за триста рублей и продайте, только продавайте без цепочки; вот и появятся у нас деньги, разживёмся!
Идут они, идут; глядь — на опушке собаки лису гоняют — так гоняют, так гоняют: никак лиса не убежит, а борзая никак не нагонит. Вмиг обернулся сын борзой, догнал лису и поймал. Выскочили из лесу панычи:
— Это твоя борзая?
— Моя!
— Славная борзая! Продай её нам.
— Купите.
— Что ж тебе за неё дать?
— Триста рублей, без цепочки.
— На что нам твоя цепочка, мы ей золочёную сделаем! Бери сто!
— Нет.
— Ну, забирай деньги, давай борзую.
Отсчитали деньги, взяли борзую — давай охотиться. Выпустили её опять на лису. Она как погнала её, да прямо в лес: обернулась там парубком, и он явился снова к отцу.
Идут они, идут, а отец и говорит:
— Что нам, сын, эти деньги? Только и всего, что хозяйством обзавестись да хату починить...
— Не горюйте, тато, ещё будут. Сейчас,— говорит,— будут панычи за перепелами с соколом охотиться. Вот обернусь я соколом, и станут они меня покупать, а вы и продайте опять за триста рублей, только без колпачка.
Вот идут они полем, глядь — спустили панычи на перепела сокола. Гонится сокол, а перепел убегает; сокол не догонит, перепел не убежит. Обернулся сын соколом, вмиг настиг перепела. Увидали панычи:
— Это твой сокол?
— Мой.
— Продай его нам.
— Купите.
— Что хочешь за него?
— Коль дадите триста рублей, то берите, только без колпачка.
— Мы ему из парчи сделаем!
Сторговались, продал старик сокола за триста рублей. Вот пустили панычи сокола за перепелом, а он как полетел — и прямо в лес, обернулся парубком и опять к отцу воротился.
— Ну, теперь мы маленько разжились,— говорит старик.
— Погодите, тато, ещё будет! Как станем проходить мимо ярмарки, обернусь я конём, а вы меня продавайте. Дадут вам за меня тысячу рублей. Да только продавайте без уздечки.
Вот подходят к городку, что ли, а там ярмарка.
Обернулся сын конём — такой конь, словно змей, и подступиться страшно! Ведёт отец коня за уздечку, а тот гарцует, копытами землю бьёт. Сошлись купцы, торгуются.
— Коли за тысячу,— говорит,— без уздечки, то и забирайте!
— Да зачем нам твоя уздечка! Мы ему из серебра золочёную сделаем!
Дают пятьсот.
— Нет!
А тут цыган подходит, слепой на один глаз.
— Что тебе, старик, за коня?
— Тысячу, без уздечки.
— Э, дорого, батя, бери пятьсот с уздечкой!
— Нет, не с руки,— говорит отец.
— Ну, шестьсот... бери!
Как стал цыган торговаться, как стал — да старик и копейки не уступает.
— Ну, бери, батя, только с уздечкой.
— Э, нет, цыган: уздечка моя!
— Мил человек, да где ж это видано, чтоб коня продавали без узды?
— Как хочешь, а уздечка моя! — говорит старик.
— Ну, батя, я тебе ещё пять рубликов накину,— только с уздечкой.
Подумал старик: «Уздечка каких-то три гривны стоит, а цыган даёт пять рублей». Взял да и отдал. Пошёл старик с деньгами домой, а цыган — на коня и поехал. Но был он не цыган — то Ох цыганом обернулся.
Несёт конь Оха выше дерева, ниже облака. Спустились в лесу, приехали к Оху. Поставил он коня в стойло, а сам в хату пошёл.
— Не ушёл-таки из моих рук, вражий сын,— говорит жене.
Вот в полдень берёт Ох коня за узду, ведёт к водопою, к реке. Только привёл к реке, а конь наклонился пить да и обернулся окунем и поплыл. Ох, не долго думая, обернулся щукой и давай за. окунем гнаться. Только нагонит, а окунь развернёт плавники, повернётся хвостом, вот щука и не ухватит. Догоняет его щука и говорит:
— Окунёк, окунёк! Повернись-ка головой, побеседуем с тобой!
— Коль ты, кумушка, побеседовать хочешь,— говорит окунёк щуке,— то я и так услышу!
Опять нагонит щука окуня:
— Окунёк, окунёк, повернись-ка головой, побеседуем с тобой!
А окунёк расправит плавники да и говорит:
— Коль ты, кумушка, побеседовать хочешь, то я и так услышу.
Долго гонялась щука за окунем,— ан нет, не поймать!
Вот подплывает окунь к берегу, а там царевна бельё полощет. Обернулся окунь гранатовым перстнем в золотой оправе, увидела его царевна и достала из воды. Приносит домой, похваляется:
— Какой я, батюшка, красивый перстенёк нашла!
Любуется отец, а царевна не знает, на какой палец его и надеть: красивый такой!
А погодя докладывают царю, что явился какой-то купец. (А это Ох купцом обернулся.) Вышел царь:
— Чего тебе надо?
— Так, мол, и так: ехал я,— говорит Ох,— на корабле по морю. Вёз в свою землю царю перстень гранатовый, да и уронил его в воду. Не нашёл ли кто из ваших?
— Да,— говорит царь,— дочка моя нашла. Позвали её. Как начал Ох её просить, чтоб отдала,— а то ему, говорит, и на свете не жить, коль не привезёт того перстня! А она не отдаёт, и всё! Тут уж и царь вмешался.
— Отдай,— говорит,— дочка, а то из-за нас будет беда человеку,— отдай!
А Ох уж так просит:
— Что хотите, то и берите у меня — только отдайте мне перстень!
— Ну, коль так,— говорит царевна,— то не будет ни мне, ни тебе! — и хватила перстнем о землю. Рассыпался тот перстень пшеном — так и раскатилось по всему дому. А Ох, не долго думая, обернулся петухом и давай то пшено клевать. Клевал, клевал, всё склевал, но одно пшённое зёрнышко закатилось под ноги царевне,— он его и не заметил. Только поклевал — вмиг в окно и полетел.
А пшённое зёрнышко обернулось парубком, да таким красивым, что царевна как увидела, так сразу и влюбилась — и так уже просит царя и царицу, чтобы выдали за него:
— Ни за кем,— говорит,— я счастливой не буду, а за ним моё счастье!
Долго царь кривился: «Как это за простого парубка отдавать свою дочку?» А потом посоветовались — и благословили их, обвенчали, да такую свадьбу сыграли, что весь люд на ней побывал!
И я там был, мёд-вино пил, хоть во рту не было, а по бороде текло — потому она у меня и побелела!