ПОДАРКИ
Я обращаюсь непосредственно к
тебе, благосклонный читатель или слушатель, — Фриц, Теодор, Эрнст, всё равно,
как бы тебя ни звали, — и прошу как можно живее вообразить себе рождественский стол, весь заставленный чудными
пёстрыми подарками, которые ты получил в нынешнее рождество, тогда тебе
нетрудно будет понять, что дети, обомлев от восторга, замерли на месте и
смотрели на всё сияющими глазами. Только минуту спустя Мари глубоко вздохнула
и воскликнула:
— Ах, как
чудно, ах, как чудно!
А Фриц
несколько раз высоко подпрыгнул, на что был большой мастер. Уж, наверно, дети
весь год были добрыми и послушными, потому что ещё ни разу они не получали
таких чудесных, красивых подарков, как сегодня.
Большая
ёлка посреди комнаты была увешана золотыми и серебряными яблоками, а на всех
ветках, словно цветы или бутоны, росли обсахаренные орехи, пёстрые конфеты и
вообще всякие сласти. Но больше всего украшали чудесное дерево сотни
маленьких свечек, которые, как звёздочки, сверкали в густой зелени, и ёлка,
залитая огнями и озарявшая всё вокруг, так и манила сорвать растущие на ней
цветы и плоды. Вокруг дерева всё пестрело и сияло. И чего там только не было!
Не знаю, кому под силу это описать!.. Мари увидела нарядных кукол,
хорошенькую игрушечную посуду, но больше всего обрадовало се шёлковое
платьице, искусно отделанное цветными лентами и висевшее так, что Мари могла
любоваться им со всех сторон; она и любовалась им всласть, то и дело
повторяя:
— Ах,
какое красивое, какое милое, милое платьице! И мне позволят, наверное
позволят, в самом деле позволят его надеть!
Фриц тем
временем уже три или четыре раза галопом и рысью проскакал вокруг стола на
новом гнедом коне, который, как он и предполагал, стоял на привязи у стола с
подарками. Слезая, он сказал, что конь — лютый зверь, по ничего: уж он его
вышколит. Потом он произвёл смотр новому эскадрону гусар; они были одеты в
великолепные красные мундиры, шитые золотом, размахивали серебряными саблями
и сидели на таких белоснежных конях, что можно подумать, будто и кони тоже из
чистого серебра.
Только
что дети, немного угомонившись, хотели взяться за книжки с картинками,
лежавшие раскрытыми на столе, чтобы можно было любоваться разными
замечательными цветами, пёстро раскрашенными людьми и хорошенькими играющими
детками, так натурально изображёнными, будто они и впрямь живые и вот-вот
заговорят, — так вот, только что дети хотели взяться за чудесные книжки, как
опять прозвенел колокольчик. Дети знали, что теперь черёд подаркам крёстного
Дроссельмсйера, и подбежали к столу, стоявшему у стены. Ширмы, за которыми до
тех пор был скрыт стол, быстро убрали. Ах, что увидели дети! На зелёной, усеянной
цветами лужайке стоял замечательный замок со множеством зеркальных окон и
золотых башен. Заиграла музыка, двери и окна распахнулись, и все увидели, что
в залах прохаживаются крошечные, но очень изящно сделанные кавалеры и дамы в
шляпах с перьями и в платьях с длинными шлейфами. В центральном зале, который
так весь и сиял (столько свечек горело в серебряных люстрах!), под музыку
плясали дети в коротких камзольчиках и юбочках. Господин в изумрудно-зелёном
плаще выглядывал из окна, раскланивался и' снова прятался, а внизу, в дверях
замка, появлялся и снова уходил крёстный Дроссельмейер, только ростом он был
с папин мизинец, не больше.
Фриц
положил локти на стол и долго рассматривал чудесный замок с танцующими и
прохаживающимися человечками. Потом он попросил:
—
Крёстный, а крёстный! Пусти меня к себе в замок!
Старший
советник суда сказал, что этого никак нельзя. И он был прав: со стороны Фрица
глупо было проситься в замок, который вместе со всеми своими золотыми башнями
был меньше его. Фриц согласился. Прошла ещё минутка, в замке всё так же
прохаживались кавалеры и дамы, танцевали дети, выглядывал всё из того же окна
изумрудный человечек, а крёстный Дроссельмейер подходил всё к той же двери.
Фриц в
нетерпении воскликнул:
—
Крёстный, а теперь выйди из той, другой, двери!
— Никак
этого нельзя, милый Фрицхен, — возразил старший советник суда.
— Ну,
тогда, — продолжал Фриц, — вели зелёному человечку, что выглядывает из окна,
погулять с другими по залам.
— Этого
тоже никак нельзя, — снова возразил старший советник суда.
— Ну,
тогда пусть спустятся вниз дети! — воскликнул Фриц. — Мне хочется получше их
рассмотреть.
— Ничего
этого нельзя, — сказал старший советник суда раздражённым тоном. — Механизм
сделан раз навсегда, его не переделаешь.
— Ах,
та-ак! — протянул Фриц. — Ничего этого нельзя... Послушай, крёстный, раз
нарядные человечки в замке только и знают что повторять одно и то же, так что
в них толку? Мне они не нужны. Нет, мои гусары куда лучше! Они маршируют
вперёд, назад, как мне вздумается, и не заперты в доме.
И с этими
словами он убежал к рождественскому столу, и по его команде эскадрон на
серебряных копях начал скакать туда и сюда — по всем направлениям, рубить
саблями и стрелять сколько душе угодно. Мари тоже потихоньку отошла: и ей
тоже наскучили танцы и гулянье куколок в замке. Только она постаралась
сделать это не заметно, не так, как братец Фриц, потому что она была доброй и
послушной девочкой. Старший советник суда сказал недовольным тоном родителям:
— Такая
замысловатая игрушка не для неразумных детей. Я заберу свой замок.
Но тут
мать попросила показать ей внутреннее устройство и удивительный, очень
искусный механизм, приводивший в движение человечков. Дроссельмейер разобрал
и снова собрал всю игрушку. Теперь он опять повеселел и подарил детям
несколько красивых коричневых человечков, у которых были золотые лица, руки и
ноги; все они были из Торна и превкусно пахли пряниками. Фриц и Мари очень им
обрадовались. Старшая сестра Луиза, по желанию матери, надела подаренное
родителями нарядное платье, которое ей очень шло; а Мари попросила, чтоб ей
позволили, раньше чем надевать новое платье, ещё немножко полюбоваться на
него, что ей охотно разрешили.
ЛЮБИМЕЦ
А на
самом деле Мари потому не отходила от стола с подарками, что только сейчас
заметила что-то, чего раньше не видела: когда выступили гусары Фрица, до того
стоявшие в строю у самой ёлки, очутился на виду замечательный человечек. Он
вёл себя тихо и скромно, словно спокойно ожидая, когда дойдёт очередь и до
него. Правда, он был не очень складный: чересчур длинное и плотное туловище
на коротеньких и тонких ножках, да и голова тоже как будто великовата. Зато
по щегольской одежде сразу было видно, что это человек благовоспитанный и со
вкусом. На нём был очень красивый блестящий фиолетовый гусарский доломан,
весь в пуговичках и позументах, такие же рейтузы и столь щегольские сапожки,
что едва ли доводилось носить подобные и офицерам, а тем паче студентам; они
сидели на субтильных ножках так ловко, будто были на них нарисованы. Конечно,
нелепо было, что при таком костюме он прицепил на спину узкий неуклюжий плащ,
словно выкроенный из дерева, а на голову нахлобучил шапчонку рудокопа, но
Мари подумала: «Ведь крёстный Дроссельмейер тоже ходит в прескверном
рединготе и в смешном колпаке, но это не мешает ему быть милым, дорогим
крёстным». Кроме того, Мари пришла к заключению, что крёстный, будь он даже
таким же щёголем, как человечек, всё же никогда не сравняется с ним по
миловидности. Внимательно вглядываясь в славного человечка, который полюбился
ей с первого же взгляда, Мари заметила, каким добродушием светилось его лицо.
Зеленоватые навыкате глаза смотрели приветливо и доброжелательно. Человечку
очень шла тщательно завитая борода из белой бумажной штопки, окаймлявшая
подбородок, — ведь так заметнее выступала ласковая улыбка на его алых губах.
— Ах! —
воскликнула наконец Мари. — Ах, милый папочка, для кого этот хорошенький
человечек, что стоит под самой ёлкой?
— Он,
милая деточка, — ответил отец, — будет усердно трудиться для всех вас: его
дело — аккуратно разгрызать твёрдые орехи, и куплен он и для Луизы, и для
тебя с Фрицем.
С этими
словами отец бережно взял его со стола, приподнял деревянный плащ, и тогда
человечек широкошироко разинул рот и оскалил два ряда очень белых острых
зубов. Мари всунула ему в рот орех, и — щёлк! — человечек разгрыз его,
скорлупа упала, и у Мари на ладони очутилось вкусное ядрышко. Теперь уже все
— и Мари тоже — поняли, что нарядный человечек вёл свой род от Щелкунчиков и
продолжал профессию предков. Мари громко вскрикнула от радости, а отец
сказал:
— Раз
тебе, милая Мари, Щелкунчик пришёлся по вкусу, так ты уж сама и заботься о
нём и береги его, хотя, как я уже сказал, и Луиза и Фриц тоже могут
пользоваться его услугами.
Мари
сейчас же взяла Щелкунчика и дала ему грызть орехи, но она выбирала самые
маленькие, чтобы человечку не приходилось слишком широко разевать рот, так
как это, по правде сказать, его не красило. Луиза присоединилась к ней, и
любезный друг Щелкунчик потрудился и для неё; казалось, он выполнял свои обязанности
с большим удовольствием, потому что неизменно приветливо улыбался.
Фрицу тем
временем надоело скакать на коне и маршировать. Когда он услыхал, как весело
щёлкают орешки, ему тоже захотелось их отведать. Он подскочил к сёстрам и от
всего .сердца расхохотался при виде потешного человечка, который теперь
переходил из рук в руки и неустанно разевал и закрывал рот. Фриц совал ему
самые большие и твёрдые орехи, по вдруг раздался треск — крак-крак! — три
зуба выпали у Щелкунчика изо рта и нижняя челюсть отвисла и зашаталась.
— Ах,
бедный, милый Щелкунчик! — закричала Мари и отобрала его у Фрица.
— Что за
дурак! — сказал Фриц. — Берётся орехи щёлкать, а у самого зубы никуда не
годятся. Верно, он и дела своего не знает. Дай его сюда, Мари! Пусть щёлкает мне
орехи. Не беда, если и остальные зубы обломает, да и всю челюсть в придачу.
Нечего с ним, бездельником, церемониться!
— Нет,
нет! — с плачем закричала Мари. — Не отдам я тебе моего милого Щелкунчика.
Посмотри, как жалостно глядит он на меня и показывает свой больной ротик! Ты
злой: ты бьёшь своих лошадей и даже позволяешь солдатам убивать друг друга.
— Так
полагается, тебе этого не понять! — крикнул Фриц. — А Щелкунчик не только
твой, он и мой тоже. Давай его сюда!
Мари
разрыдалась и поскорее завернула больного Щелкунчика в носовой платок. Тут
подошли родители с крёстным Дроссельмейером. К огорчению Мари, он принял
сторону Фрица. Но отец сказал:
— Я
нарочно отдал Щелкунчика на попечение Мари. А он, как я вижу, именно сейчас
особенно нуждается в её заботах, так пусть уж она одна им и распоряжается и
никто в это дело не вмешивается. Вообще меня очень удивляет, что Фриц требует
дальнейших услуг от пострадавшего на службе. Как настоящий военный, он должен
знать, что раненых никогда не оставляют в строю.
Фриц
очень сконфузился и, оставив в покое орехи и Щелкунчика, тихонько перешёл на
другую сторону стола, где его гусары, выставив, как полагается, часовых,
расположились на ночлег. Мари подобрала выпавшие у Щелкунчика зубы;
пострадавшую челюсть она подвязала красивой белой ленточкой, которую отколола
от своего платья, а потом ещё заботливее укутала платком бедного человечка,
побледневшего и, видимо, напуганного. Баюкая его, как маленького ребёнка, она
принялась рассматривать красивые картинки в новой книге, которая лежала среди
других подарков. Она очень рассердилась, хотя это было совсем на неё не
похоже, когда крёстный стал смеяться над тем, что она нянчится с таким
уродцем. Тут она опять подумала о странном сходстве с Дроссельмейером,
которое отметила уже при первом взгляде на человечка, и очень серьёзно
сказала:
— Как
знать, милый крёстный, как знать, был бы ты таким же красивым, как мой милый
Щелкунчик, даже если бы принарядился не хуже его и надел такие же щегольские,
блестящие сапожки.
Мари не
могла понять, почему так громко рассмеялись родители, и почему у старшего
советника суда так зарделся нос, и почему он теперь не смеётся вместе со
всеми. Верно, на то были свои причины.
|